Игорь Ткачев
Школа жизни


Моя маленькая голубка тихонько сидит, совсем не шевелясь, как на жердочке, на краешке автобусного сиденья и смотрит на меня, почти не мигая, своими большими грустными глазками. Ее белая меховая шапочка с ушками-отворотами, натянутая по самые брови, закрывает от меня ее розовые от мороза щечки, остриженные под мальчика волосы – в школе она заразилась педикулезом, и маме пришлось ее коротко остричь, – посеревшими от холода губами она уткнулась в оттопыренный воротник куртки, и их тоже не видно. Видны только ее глаза: большие и серые, как у мамы, глазищи, которые смотрят на меня так серьезно, что мне становится не по себе, и я отворачиваюсь прочь, как будто привлеченный тем, что происходит вокруг, на самом же деле просто стараясь справиться со своими эмоциями...

Эту субботу и воскресное утро мы проводим вместе. Впервые за последние, наверное, полтора месяца. Мама, наконец, разрешила нам увидеться, страшно волнуясь по тысяче причин: встречу ли я ее вовремя на автовокзале, не замерзнет ли она по дороге, не будет ли голодна, смогу ли я посадить ее на автобус на обратном пути. Все это нам удалось – пусть мама так не беспокоится, мы ведь уже не маленькие!

Поначалу я действительно немного волнуюсь – там ли я стою, не пропустил ли я ее автобус, разглядывая какую-то долю секунды голубиные стайки, сражающиеся за крошки хлеба у соседнего ларька, приедет ли она вообще – вдруг они передумали? Но когда из старого «Икаруса», забрызганного осенней грязью по самые стекла, наконец, появляется растерянная смешная фигурка в красной курточке с маленьким пакетиком в руке и с потерянным видом озирается по сторонам, ища среди десятков спешащих в разных направлениях взрослых того, кто ее ждет, я облегченно вздыхаю и что есть мочи подаю ей знаки рукой.

Через секунду она меня замечает. Ее бледное личико невольно растягивается в счастливой улыбке, рука непроизвольно машет мне в ответ, и мы бежим друг другу навстречу и неловко останавливаемся совсем близко.

– Привет! – я чмокаю ее в губы, так как из-за заячьей шапки не получается поцеловать ее в щеку.

– Привет.

– Ну, как дела? Как доехала?

– Нормально.

– Ну, пойдем. Сядем здесь на троллейбус, потом зайдем на «Корону» купить все необходимое и домой, в тепло! Ты не замерзла?

– Не-а.

– Ну и хорошо.

Я беру ее за руку, и мы радостно шагаем по направлению к автобусной остановке, на которой толпится не меньше сотни человек. Нам везет – наш троллейбус приходит через минуту, почти пустой, так что мы довольные плюхаемся на свободные места и смотрим в грязное окно.

Выйдя из троллейбуса на своей остановке и направившись к торговому центру, до сих пор сдержанная, она заметно оживляется и начинает вприпрыжку скакать передо мной.

– Что мы купим? – спрашиваю я.

– Не знаю, – отвечает она.

– Ну, что бы тебе хотелось? – не унимаюсь я. В ответ она пожимает плечами.

– Давай купим мандарины, такие маленькие и ужасно сладкие? – говорю я.

– Давай! – отвечает она.

– И купим еще шоколад, и сок, и… хочешь пиццу? – я продолжаю искушать ее дальше.

– Не-а.

– Ты не хочешь пиццу?! Но все дети любят пиццу!

– Не-а. Не хочу.

– А что еще?

– Не знаю…

Мне так хочется сделать ей приятное, что я готов потратить все деньги, какие у меня есть в кармане. Под конец я спохватываюсь, что все, что мы купили, это продукты питания.

– Тебе в школу ничего не надо?

– Не-а.

– Точно?

– Нет, ничего.

– Смотри, вот фликеры, и книжки детские, и ручки с карандашами…

В итоге мы покупаем фликер в форме сердечка, красивую ручку с какими-то сказочными драконами и принцессами и детский гигиенический набор «Красная шапочка», при виде которого у нее радостно загораются глаза.

С полными сумками мы идем домой, вернее туда, где сейчас живет папа – в дом без удобств на окраине. Но это не страшно. Сейчас я затоплю печку, и дом наполнится оживляющим теплом. Принесу воды, приготовлю обед.

– Есть хочешь?

– Хочу.

– А что будешь?

– Не знаю.

– Может пиццу сейчас приготовим?

– Не-а, не хочется.

– Тогда быстро сварганим бутики с колбасой, сыром и майонезом.

– Давай.

Я кидаюсь топить печь, потом мчусь за водой, одновременно режу колбасу, сыр и кладу бутики в СВЧ-печь. У меня все валится из рук, я взволнован, как на первом свидании. На столе в мгновение ока образуется полный беспорядок, но я не тороплюсь наводить порядок – успеется. Сейчас я тороплюсь быть только с ней. А тарелки подождут.

Мы довольно жуем бутики, запивая их обжигающим кофе с молоком, глупо над чем-то хихикаем, роняем на пол куски колбасы, ржем как дураки, смотрим телевизор, играем в компьютерные игры, учим английский, лепим из пластилина синих слонов и желтых обезьян, и под конец, уставшие, в объятиях друг друга засыпаем.

Вернее, она спит, разметавшись во сне, так же, как это делает ее папа. Я же смотрю на ее детское невинное личико, светлые короткие волосы, папин ленинский лоб, и на глаза невольно набегает слеза. Хорошо, что меня никто не видит и я могу плакать, не стыдясь своих слез.

Я вспоминаю то время, когда она была совсем крошенной и беспомощной. Как она впервые пошла. Как каждый день я забирал ее из садика. Как мы вместе, рука в руке, ходили на базар и покупали что-нибудь вкусненькое для всей семьи. Вспоминаю, как она случайно опрокинула на себя телевизор и не поняла того ажиотажа, который вызвала. Как хлопала маму и папу своими маленькими ручками по щекам, словно говоря «Папа и мама, вы самые лучшие. Я вас так люблю».

Все в прошлом. Как давно и как недавно все это было. Все то, что называется простым и таким непонятным людям словом «счастье». Обычное счастье. Человеческое счастье. Не надуманное, «киношное», а самое обычное, неприглядное, то, что нас делает людьми.

Мы не можем дать определения тому, что же такое счастье. Любовь, деньги, слава. Мы мучаемся и путаемся в определениях. Чем больше стараемся понять, что же это такое – тем больше запутываемся, подменяя все тем, что нас обязательно должно сделать счастливыми, красивыми книжными словами, и что, в конечном итоге, почему-то нас такими не делает. А ведь все так просто. Счастье – это то, о чем жалеешь, когда его теряешь.

Утром я готовлю завтрак, пока она увлечена игрой за компьютером. В нашем распоряжении еще два часа. Мы смотрим какую-то детскую передачу по телевизору, повторяем стишок, который ей задали в школе, снова играем на компьютере.

Нам пора собираться. Мы вместе чистим зубы, умываемся, причесываемся. Я навожу в доме элементарный порядок, заправляю постель. Мы одеваемся и выходим из дома. Все. Свидание окончено...

И вот она уже сидит в автобусе и смотрит на меня своими серьезными глазками. На какое-то мгновение мне кажется, что в этих серых, не по-детски мудрых глазах я читаю укор. Укор себе. Укор всем нам, взрослым. За наш эгоизм, за наши взрослые игры, от которых больше всего страдают дети. Такие глаза часто бывают у умных собак и безмолвных лошадей. Глаза, в которых ответы на все вопросы бытия. Глаза, которые все знают и все понимают. Только сказать не могут. Вернее, они нам кричат, но мы, взрослые, оказываемся глухими.

…Вот идет молодой паренек, водитель автобуса. Через минуту автобус заведется, зарычит как дикий зверь и умчит от меня частичку меня – нет, всего меня, не оставив на перроне ничего, кроме боли, раскаяния и страха. Увезет мою надежду. Мое счастье. Мою дочь, которой, казалось, всегда было много, пока она была рядом, а оказалось, не осталось ничего. Ничего.

Что здесь можно исправить? Как вернуть то, что было? И кто прав, а кто виноват? Что можно сделать? Скажите? Что можно сделать, когда папа и мама разводятся?


Адрес статьи: http://shkolazhizni.ru/archive/0/n-42776/